Неточные совпадения
Она как будто очнулась; почувствовала всю трудность без притворства и хвастовства удержаться
на той высоте,
на которую она хотела
подняться; кроме того, она почувствовала всю тяжесть этого мира
горя, болезней, умирающих, в котором она жила; ей мучительны показались те усилия, которые она употребляла над собой, чтобы любить это, и поскорее захотелось
на свежий воздух, в Россию, в Ергушово, куда, как она узнала из письма, переехала уже ее сестра Долли с детьми.
Вслед за доктором приехала Долли. Она знала, что в этот день должен быть консилиум, и, несмотря
на то, что недавно
поднялась от родов (она родила девочку в конце зимы), несмотря
на то, что у ней было много своего
горя и забот, она, оставив грудного ребенка и заболевшую девочку, заехала узнать об участи Кити, которая решалась нынче.
После короткого совещания — вдоль ли, поперек ли ходить — Прохор Ермилин, тоже известный косец, огромный, черноватый мужик, пошел передом. Он прошел ряд вперед, повернулся назад и отвалил, и все стали выравниваться за ним, ходя под
гору по лощине и
на гору под самую опушку леса. Солнце зашло за лес. Роса уже пала, и косцы только
на горке были
на солнце, а в низу, по которому
поднимался пар, и
на той стороне шли в свежей, росистой тени. Работа кипела.
Но вдруг,
поднимаясь из небольшого оврага, при выезде из
гор,
на крутом повороте, он грянулся о землю.
Мы тронулись в путь; с трудом пять худых кляч тащили наши повозки по извилистой дороге
на Гуд-гору; мы шли пешком сзади, подкладывая камни под колеса, когда лошади выбивались из сил; казалось, дорога вела
на небо, потому что, сколько глаз мог разглядеть, она все
поднималась и наконец пропадала в облаке, которое еще с вечера отдыхало
на вершине Гуд-горы, как коршун, ожидающий добычу; снег хрустел под ногами нашими; воздух становился так редок, что было больно дышать; кровь поминутно приливала в голову, но со всем тем какое-то отрадное чувство распространилось по всем моим жилам, и мне было как-то весело, что я так высоко над миром: чувство детское, не спорю, но, удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми; все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такою, какой была некогда и, верно, будет когда-нибудь опять.
Когда дорога понеслась узким оврагом в чащу огромного заглохнувшего леса и он увидел вверху, внизу, над собой и под собой трехсотлетние дубы, трем человекам в обхват, вперемежку с пихтой, вязом и осокором, перераставшим вершину тополя, и когда
на вопрос: «Чей лес?» — ему сказали: «Тентетникова»; когда, выбравшись из леса, понеслась дорога лугами, мимо осиновых рощ, молодых и старых ив и лоз, в виду тянувшихся вдали возвышений, и перелетела мостами в разных местах одну и ту же реку, оставляя ее то вправо, то влево от себя, и когда
на вопрос: «Чьи луга и поемные места?» — отвечали ему: «Тентетникова»; когда
поднялась потом дорога
на гору и пошла по ровной возвышенности с одной стороны мимо неснятых хлебов: пшеницы, ржи и ячменя, с другой же стороны мимо всех прежде проеханных им мест, которые все вдруг показались в картинном отдалении, и когда, постепенно темнея, входила и вошла потом дорога под тень широких развилистых дерев, разместившихся врассыпку по зеленому ковру до самой деревни, и замелькали кирченые избы мужиков и крытые красными крышами господские строения; когда пылко забившееся сердце и без вопроса знало, куды приехало, — ощущенья, непрестанно накоплявшиеся, исторгнулись наконец почти такими словами: «Ну, не дурак ли я был доселе?
За облака Орёл
На верх Кавказских
гор поднялся...
Самгин медленно
поднялся, сел
на диван. Он был одет, только сюртук и сапоги сняты. Хаос и запахи в комнате тотчас восстановили в памяти его пережитую ночь. Было темно.
На столе среди бутылок двуцветным огнем
горела свеча, отражение огня нелепо заключено внутри пустой бутылки белого стекла. Макаров зажигал спички, они, вспыхнув, гасли. Он склонился над огнем свечи, ткнул в него папиросой, погасил огонь и выругался...
Поднимались на Гудаур, высшую точку перевала через горный хребет, но и
горы тоже
поднимались все выше и выше.
Исполнив «дружескую обязанность», Райский медленно, почти бессознательно шел по переулку,
поднимаясь в
гору и тупо глядя
на крапиву в канаве,
на пасущуюся корову
на пригорке,
на роющуюся около плетня свинью,
на пустой, длинный забор. Оборотившись назад, к домику Козлова, он увидел, что Ульяна Андреевна стоит еще у окна и машет ему платком.
Волга задумчиво текла в берегах, заросшая островами, кустами, покрытая мелями. Вдали желтели песчаные бока
гор, а
на них синел лес; кое-где белел парус, да чайки, плавно махая крыльями, опускаясь
на воду, едва касались ее и кругами
поднимались опять вверх, а над садами высоко и медленно плавал коршун.
— Мой грех! — повторила она прямо грудью, будто дохнула, — тяжело, облегчи, не снесу! — шепнула потом, и опять выпрямилась и пошла в
гору,
поднимаясь на обрыв, одолевая крутизну нечеловеческой силой, оставляя клочки платья и шали
на кустах.
Марк быстро шел под
гору. Она изменилась в лице и минут через пять машинально повязала голову косынкой, взяла зонтик и медленно, задумчиво
поднялась на верх обрыва.
Райский обогнул весь город и из глубины оврага
поднялся опять
на гору, в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться в предместье. Весь город лежал перед ним как
на ладони.
Cogito ergo sum — путешествую, следовательно, наслаждаюсь, перевел я
на этот раз знаменитое изречение,
поднимаясь в носилках по
горе и упиваясь необыкновенным воздухом, не зная
на что смотреть:
на виноградники ли,
на виллы, или
на синее небо, или
на океан.
Хотя
горы были еще невысоки, но чем более мы
поднимались на них, тем заметно становилось свежее. Легко и отрадно было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы остановились
на одной площадке. «Здесь высота над морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из экипажей.
Мы воротились к берегу садом, не
поднимаясь опять
на гору, останавливались перед разными деревьями.
На берегу застали живую сцену.
Между тем я не заметил, что мы уж давно
поднимались, что стало холоднее и что нам осталось только
подняться на самую «выпуклость», которая висела над нашими головами. Я все еще не верил в возможность въехать и войти, а между тем наш караван уже тронулся при криках якутов. Камни заговорили под ногами. Вереницей, зигзагами, потянулся караван по тропинке. Две вьючные лошади перевернулись через голову, одна с моими чемоданами. Ее бросили
на горе и пошли дальше.
Обошедши все дорожки, осмотрев каждый кустик и цветок, мы вышли опять в аллею и потом в улицу, которая вела в поле и в сады. Мы пошли по тропинке и потерялись в садах, ничем не огороженных, и рощах. Дорога
поднималась заметно в
гору. Наконец забрались в чащу одного сада и дошли до какой-то виллы. Мы вошли
на террасу и, усталые, сели
на каменные лавки. Из дома вышла мулатка, объявила, что господ ее нет дома, и по просьбе нашей принесла нам воды.
Первая сопка,
на которую мы
поднялись, имела высоту 900 м. Отдохнув немного
на ее вершине, мы пошли дальше. Вторая
гора почти такой же величины, но вследствие того, что перед нею мы спустились в седловину, она показалась гораздо выше.
На третьей вершине барометр показал 1016 м.
Немного не доходя до бивака, как-то случилось так, что я ушел вперед, а таза и Дерсу отстали. Когда я
поднялся на перевал, мне показалось, что кто-то с нашего бивака бросился под
гору. Через минуту мы подходили к биваку.
Скоро нам опять пришлось лезть в воду. Сегодня она показалась мне особенно холодной. Выйдя
на противоположный берег, мы долго не могли согреться. Но вот солнышко
поднялось из-за
гор и под его живительными лучами начал согреваться озябший воздух.
Ночью, перед рассветом, меня разбудил караульный и доложил, что
на небе видна «звезда с хвостом». Спать мне не хотелось, и потому я охотно оделся и вышел из палатки. Чуть светало. Ночной туман исчез, и только
на вершине
горы Железняк держалось белое облачко. Прилив был в полном разгаре. Вода в море
поднялась и затопила значительную часть берега. До восхода солнца было еще далеко, но звезды стали уже меркнуть.
На востоке, низко над горизонтом, была видна комета. Она имела длинный хвост.
Тут тропа оставляет берег моря и по ключику Ада
поднимается в
горы, затем пересекает речку Чуриги и тогда выходит в долину реки Сяо-Кемы, которая
на морских картах названа Сакхомой.
По наблюдениям староверов, если
на западе в
горах небо чистое — погода будет тихая, но если с утра там
поднимаются кучевые облака — это верный признак сильного северо-западного ветра.
В отдаленье темнеют леса, сверкают пруды, желтеют деревни; жаворонки сотнями
поднимаются, поют, падают стремглав, вытянув шейки торчат
на глыбочках; грачи
на дороге останавливаются, глядят
на вас, приникают к земле, дают вам проехать и, подпрыгнув раза два, тяжко отлетают в сторону;
на горе, за оврагом, мужик пашет; пегий жеребенок, с куцым хвостиком и взъерошенной гривкой, бежит
на неверных ножках вслед за матерью: слышится его тонкое ржанье.
Внезапные, надрывающие грудь рыданья не дали ей докончить речи — она повалилась лицом
на траву и горько, горько заплакала… Все ее тело судорожно волновалось, затылок так и
поднимался у ней… Долго сдержанное
горе хлынуло наконец потоком. Виктор постоял над нею, постоял, пожал плечами, повернулся и ушел большими шагами.
Едва мы
поднялись наверх, как сразу увидели, в чем дело. Из-за
гор, с правой стороны Мутухе, большими клубами подымался белый дым. Дальше,
на севере, тоже курились сопки. Очевидно, пал уже успел охватить большое пространство. Полюбовавшись им несколько минут, мы пошли к морю и, когда достигли береговых обрывов, повернули влево, обходя глубокие овраги и высокие мысы.
Поднявшись на перевал (240 м), я увидел довольно интересную картину. Слева от нас высилась высокая
гора Хунтами [Хун-та-ми —
гора в виде большой буддийской пагоды.], имеющая вид усеченного конуса. Она входит в хребет, отделяющий бассейн реки Санхобе от реки Иодзыхе. Со стороны моря Хунтами кажется двугорбой. Вероятно, вследствие этого
на морских картах она и названа Верблюдом.
Перед нами высилась еще одна высокая
гора. Надо было ее «взять» во что бы то ни стало.
На все окрестные
горы легла вечерняя тень, только одна эта сопка еще была озарена солнечными лучами. Последний подъем был очень труден. Раза 3 мы садились и отдыхали, потом опять
поднимались и через силу карабкались вверх.
Дойдя до истоков реки Арзамасовки, мы
поднялись на водораздел и шли некоторое время
горами в юго-западном направлении.
К полудню мы
поднялись на лесистый горный хребет, который тянется здесь в направлении от северо-северо-востока
на юго-юго-запад и в среднем имеет высоту около 0,5 км. Сквозь деревья можно было видеть другой такой же перевал, а за ним еще какие-то
горы. Сверху гребень хребта казался краем громадной чаши, а долина — глубокой ямой, дно которой терялось в тумане.
Нам предстояло теперь
подняться на высокую
гору и оттуда спуститься в седловину. Высота перевала оказалась равной 740 м.
Поднялся ветер. В одну минуту пламя обхватило весь дом. Красный дым вился над кровлею. Стекла затрещали, сыпались, пылающие бревна стали падать, раздался жалобный вопль и крики: «
Горим, помогите, помогите». — «Как не так», — сказал Архип, с злобной улыбкой взирающий
на пожар. «Архипушка, — говорила ему Егоровна, — спаси их, окаянных, бог тебя наградит».
Подъехав к господскому дому, он увидел белое платье, мелькающее между деревьями сада. В это время Антон ударил по лошадям и, повинуясь честолюбию, общему и деревенским кучерам как и извозчикам, пустился во весь дух через мост и мимо села. Выехав из деревни,
поднялись они
на гору, и Владимир увидел березовую рощу и влево
на открытом месте серенький домик с красной кровлею; сердце в нем забилось; перед собою видел он Кистеневку и бедный дом своего отца.
Вдруг весь задрожал, как
на плахе; волосы
поднялись горою… и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки.
Как
гора,
поднялся он, и загудела по зале его октава, от которой закачались хрустальные висюльки
на канделябрах.
Горами поднимаются заморские фрукты; как груда ядер, высится пирамида кокосовых орехов, с голову ребенка каждый; необъятными, пудовыми кистями висят тропические бананы; перламутром отливают разноцветные обитатели морского царства — жители неведомых океанских глубин, а над всем этим блещут электрические звезды
на батареях винных бутылок, сверкают и переливаются в глубоких зеркалах, вершины которых теряются в туманной высоте.
Спустились к Театральной площади, «окружили» ее по канату. Проехали Охотный, Моховую.
Поднялись в
гору по Воздвиженке. У Арбата прогромыхала карета
на высоких рессорах, с гербом
на дверцах. В ней сидела седая дама.
На козлах, рядом с кучером, — выездной лакей с баками, в цилиндре с позументом и в ливрее с большими светлыми пуговицами. А сзади кареты,
на запятках, стояли два бритых лакея в длинных ливреях, тоже в цилиндрах и с галунами.
В малыгинском доме
поднялся небывалый переполох в ожидании «смотрин». Тут своего
горя не расхлебаешь: Лиодор в остроге, Полуянов пойдет
на поселение, а тут новый зять прикачнулся. Главное, что в это дело впуталась Бубниха, за которую хлопотала Серафима. Старушка Анфуса Гавриловна окончательно ничего не понимала и дала согласие
на смотрины в минуту отчаяния. Что же, посмотрят — не съедят.
Вместо пристани куча больших скользких камней, по которым пришлось прыгать, а
на гору к избе ведет ряд ступеней из бревнышек, врытых в землю почти отвесно, так что,
поднимаясь, надо крепко держаться руками.
На левом плане
горят чудовищные костры, выше них —
горы, из-за
гор поднимается высоко к небу багровое зарево от дальних пожаров; похоже, как будто
горит весь Сахалин.
Парасковья Ивановна едва
поднялась на первую
гору и села
на камень.
Из Туляцкого конца дорога
поднималась в
гору. Когда обоз
поднялся, то все возы остановились, чтобы в последний раз поглядеть
на остававшееся в яме «жило». Здесь провожавшие простились.
Поднялся опять рев и причитания. Бабы ревели до изнеможения, а глядя
на них, голосили и ребятишки. Тит Горбатый надел свою шляпу и двинулся: дальние проводы — лишние слезы. За ним хвостом двинулись остальные телеги.
Солнце ярко светило, обливая смешавшийся кругом аналоя народ густыми золотыми пятнами. Зеленые хоругви качались, высоко поднятые иконы
горели на солнце своею позолотой, из кадила дьякона синеватою кудрявою струйкой
поднимался быстро таявший в воздухе дымок, и слышно было, как, раскачиваясь в руке, позванивало оно медными колечками.
Дорога из Мурмосского завода проходила широкою улицей по всему Туляцкому концу, спускалась
на поемный луг, где разлилась бойкая горная речонка Култым, и круто
поднималась в
гору прямо к господскому дому, который лицом выдвинулся к фабрике. Всю эту дорогу отлично было видно только из сарайной, где в критических случаях и устраивался сторожевой пункт. Караулили гостей или казачок Тишка, или Катря.
Поднимаясь от гумна
на гору, я увидел, что все долочки весело зеленели сочной травой, а гривы, или кулиги, дикого персика, которые тянулись по скатам крутых холмов, были осыпаны розовыми цветочками, издававшими сильный ароматический запах.
Таким образом, останавливаясь несколько раз
на каждом удобном месте,
поднялись мы благополучно
на эту исполинскую
гору [Впоследствии этот въезд понемногу срывали, и он год от году становился положе и легче; но только недавно устроили его окончательно, то есть сделали вполне удобным, спокойным и безопасным.
Вихров почти наизусть выучил всю эту дорогу: вот пройдет мимо гумен Воздвиженского и по ровной глинистой дороге начнет
подниматься на небольшой взлобок, с которого ненадолго бывает видно необыкновенно красивую колокольню села Богоявления; потом путь идет под
гору к небольшому мостику, от которого невдалеке растут две очень ветвистые березы; затем опять надо идти в
гору.
Кабинет, где теперь сидела Раиса Павловна, представлял собой высокую угловую комнату, выходившую тремя окнами
на главную площадь Кукарского завода, а двумя в тенистый сад, из-за разорванной линии которого блестела полоса заводского пруда, а за ним придавленными линиями
поднимались контуры трудившихся
гор.